Моя родная Белгородчина. Воспоминания Евгения Прасолова о Губкине и Лебедях

Друзья, в преддверии 65-летия Белгородской области «Новое время» запустило в соцсетях конкурс фотографий из 1954 года с хештегом #фото1954. К сожалению, снимков конкретно этого года наши читатели не прислали, но зато у всех нас появилась возможность посмотреть фотографии 50-х, 60-х, 70-х годов, на которых запечатлены интересные моменты жизни нашего города, его жителей. 

У известного губкинского писателя Евгения Прасолова тоже нет в семейном альбоме фотографий 1954 года. Но сохранились два снимка 1946 и 1955 годов. На первом – его старшая сестра Люба с девушкой из геологоразведочной партии на фоне дома Прасоловых в еще существующей деревеньке Лебеди. На втором – сам Евгений, уже студент старооскольского геологоразведочного техникума.

Что ли были в снах напророчены 
Эти синие васильки во ржи?..
Как воспеть тебя, Белгородчина?
Подскажи!

Да, именно напророчены. Белгородская область образовалась в пору моего четырнадцатилетия и росла потом на моих глазах в своей красоте и славе. И я взрослел вместе с нею. Вот почему, обращаясь к образу родной Белгородчины, мне всегда представляются, в первую очередь, не воспетые уже многими поэтами белые меловые горы, а поле и по нему – васильки. Детство моё проходило на фоне красивейших заповедных уголков, которыми всегда славилась белгородская земля. Моя деревня Лебеди, что была когда‑то на месте нынешнего Лебединского карьера, и была одним из таких уголков. С одной стороны деревни тянулись колхозные поля, за ними – заповедная Ямская степь.

…Здесь, томимый сладостным недугом, 
Уходил я в дивные закаты.
И цвела, нетронутая плугом, 
Степь Ямская за моею хатой…

А по другую сторону, прямо за огородами, начинались знаменитые «низы». Они были знамениты тем, что там из‑под земли били холодные ключи, и вода в них была изумительно чистой и очень вкусной. По «низам» вдоль деревни тянулись в тени верб и осокорей колодцы, родники и самодельные «копанки», в которых наши матери и бабушки замачивали холсты и стирали бельё. А за «копанками» начинался луг. Каждую весну он заливался водой, туда прилетали утки, кулики, чибисы, и не только луг, но вся наша деревня наполнялась их криками. Летом луг покрывался цветами и густой травой…

Образ родной Белгородчины жил во мне в пору моего детства неосознанно, он не был сформирован ни школьными уроками географии родного края и его административной принадлежности (Белгородской области ещё ведь не было!), ни личными переживаниями человека, уже пожившего на чужбине. Всё это было потом. Потом, из книг, я узнавал, как, с какими трудами открывалась Курская магнитная аномалия, как первыми пришли и освоились на моей малой родине геологи. Как в бывшей Рождественской школе села Салтыково в мае 1931 года академики Губкин и Архангельский приняли окончательное решение строить шахту в селе Коробково, и как потом война прервала всё так успешно начатое. И много чего ещё. 

Но уже с раннего возраста моё детское ухо улавливало в разговорах взрослых, где всегда присутствовали незнакомые мне слова «шахта», «руда», «карьер», непонятную мне по тем временам гордость, которая неосознанно передавалась потом и мне. Вот мой дядя (он до войны и после работал машинистом подъёма на шахте) приходит к моей бабушке и что‑то оживлённо рассказывает про какие‑то чьи‑то встречи под землёй, будя моё воображение (в 1946 году «КМАстрой» восстановил полностью разрушенные в войну два шахтных ствола и пять километров горных выработок). А вот я, уже постарше, с восторгом наблюдаю в тёмное время суток, глядя туда, где далеко высится шахтный копёр, изумительное по красоте зрелище: целый огненный поток из горящих камней появляется откуда‑то сверху из темноты и скатывается куда‑то вниз, снова исчезая в темноте. Кто‑то из взрослых солидно говорит непонятное мне: «Агломерат пошёл!» (в 1952 году вошёл в строй первенец КМА – шахта имени Губкина с обогатительной и агломерационными фабриками. 13 августа первые куски агломерата сошли с агломашины на склад). 

Конечно, всё это, слышанное и виденное мною воочию, находило потом отражение в речах с высоких трибун, в газетных публикациях, о чём узнавала потом вся страна. Но не от них, повторяю, закладывались в моём сердце ростки сегодняшней моей любви к родным местам. И лишь потом, постепенно приходило осознание этой любви, моей преданности родному краю, именуемому Белгородчиной. 

Вспоминаю первую годовщину образования Белгородской области. Я уже на первом курсе Старооскольского геологоразведочного техникума. Казалось, вся область была занята подготовкой к празднованию годовщины. По крайней мере, так казалось лично мне, ведь я ехал в «столицу», в которой ещё ни разу не был, как участник техникумовского хора где‑то в 100 человек. В Белгороде мы исполнили, в числе прочих, нашу коронную, очень красивую и очень модную тогда песню «Киевский вальс», заняв первое место среди всех выступивших хоров молодой области. 

«Снова цветут каштаны,
Слышится плеск Днепра…»

Ну, разве мог я тогда представлять, как чудесно с этими каштанами из песни перекликнутся годы спустя реальные, живые каштаны на улицах моего города Губкина! Именно слова и музыка этой песни послужили мне толчком спустя много лет к написанию слов известного сегодня в нашем городе «Губкинского вальса», прекрасную мелодию к которому сочинила талантливый композитор Наталья Арситова. 

А тот торжественный, юбилейный для области, день мне, 15-летнему мальчишке, нигде прежде не бывавшему, кроме своих Лебедей и посёлка имени Губкина да Старого Оскола, стал первой точкой отсчёта осознанной принадлежности к родной Белгородчине. 

Вспоминаю, как вернулся в родные места после того, как отработал трёхгодичный срок молодого специалиста-геолога на Севере. Уж если всегда пишут, что в начале 60-х годов Губкин рос и менялся на глазах, то что говорить о впечатлении тех, кто в нём рос, а потом не видел целых три года! Не берусь даже обзорно описывать – всё равно получится долго и не полно. Скажу лишь, что произошло зримое превращение простого горняцкого посёлка в город учёных, в город студенческой молодёжи, ну и, конечно, в город знатных горняков. Мне же пришлось по приезде начинать работу в Научно-исследовательском институте по проблемам КМА (НИИКМА). Сотрудники лаборатории подземных работ, куда я попал, под руководством талантливого учёного Бабаянца трудились тогда над совершенствованием систем разработки железистых кварцитов под землёй. (Впоследствии за эти работы ряд сотрудников института и комбината были удостоены премии Совета Министров СССР).

А всего через год случилась ещё одна длительная разлука с родными местами – три года службы в армии. И, по возвращении, снова – восторг, снова – ошеломление от увиденного как в молодом городе в целом, так и в его ещё более молодых микрорайонах. А за городом уже расправлял свои могучие плечи новый богатырь – Лебединский ГОК. Моей посильной помощью ему в этом стали многочисленные поездки в составе небольшой группы от НИИКМА по республикам Кавказа и Средней Азии. (Требовалось определить наличие там месторождений бентонитовых глин для строящейся фабрики окомкования ЛГОКа). 

Говорят, каждое время рождает своих героев, и это правда. Взять опять же мой город. Еще до его рождения, когда вокруг сёл Коробково и Лебеди, да и в соседних деревнях, взметнулись по полям, садам и огородам буровые вышки, кто стал ходить в героях у населения этого края? Буровики, конечно. А когда у села Коробково взметнулся шахтный копёр и началась проходка шахтного ствола, кто стал ходить в героях? Понятное дело, шахтёры. О них говорили, писали в газетах, а за результатами их работы следили в Москве. Потом – новый удивительный период в жизни моего города – открытая добыча железной руды. Удивительный как небывалым подъемом, царившим среди приехавших тогда на губкинскую землю со всех концов страны молодых, в большинстве своем, людей, так и невиданным дотоле размахом развернувшихся горных работ на месте Лебедей. Тут, конечно, главное слово было за экскаваторщиками, водителями большегрузных машин, бульдозеристами. И они сказали его.

Было потом у города немало других замечательных вех, и не берусь судить, сколько ещё будет! Верю, что много. 

Человеку, намеревающемуся окинуть взором большое пространство на местности, потребуется взойти, соответственно, и на большую высоту. А чтобы окинуть памятью прошедшие годы становления и развития Белгородской области хотя бы на примере моего родного города Губкина, требуется, естественно, немалый срок жизни рассказчика. Но вот что вспоминается ещё. Как‑то перед окончанием техникума, уже в конце пятидесятых, мы, без пяти минут молодые специалисты, взялись обсуждать, кто и куда хотел бы попасть по распределению, чтобы остаться там строить свою дальнейшую жизнь. И тогда я, впервые и не раздумывая, сказал то, что не уставал повторять потом в продолжение всей моей жизни, немало поездив па стране:

«Могу представить себя в перспективе живущим в любой точке страны, но чтобы только временно. Постоянно же – не дальше своей области».

Так по жизни и получилось. Причём, уточню, я не ставил это своей целью, я просто не мог представить иначе! Как не мог представить на месте своих родителей кого‑то другого. И ещё. Не помню, какой мудрец и, видимо, ценитель женской красоты сказал так: красивая женщина не та, у которой хвалят руку или ногу, а та, чей весь облик не позволяет говорить об отдельных частях тела. Вот так и моя Белгородчина для меня. И именно о ней говорил я, приведя лишь малую толику своих воспоминаний из жизни моего родного края, вместившего в себя два равно дорогих мне названия – Лебеди и Губкин.